У каждого человека есть своя родина. Большая, т.е. государство, где он рожден. Говорят – родителей и страну не выбирают. А кто-то с ностальгией вспоминает свою малую родину – деревню, село, поселок, город маленький или большой. Кто-то чаще, кто-то вообще не вспоминает, особенно если ничего хорошего и запоминающего в его детстве не произошло. Ведь малой родиной называют место, где родился ребенок. И чем старше становится человек, чем чаще ему на память приходят эпизоды из той жизни на его малой родине. Мне повезло. Во-первых, у меня было счастливое детство, несмотря на то, что оно пришлось на послевоенные годы. Во-вторых, у меня были прекрасные родители, добрые, заботливые, которые много дали и в вопросах воспитания, так как оба были учителями, которых очень уважали все их ученики. В третьих, моя малая родина в те годы была вполне благоустроенным поселком, с красивым, двухэтажным зданием школы. И, в четвертых, у меня хорошие земляки, одноклассники, которые, как и я, любят нашу малую родину и часто выходят на связь, чтобы обменяться воспоминаниями и фотографиями.
Сейчас, когда мои земляки выставляют фотографии с видами моего родного поселка, моей малой родины, мне хочется плакать. Я там не было 23 года, и уже никогда не смогу побывать в родном поселке и не открою дверь в тот дом, где прошло мои детство и юность, где жили мои родители 34 года, т.е. почти всю жизнь. Тогда, когда они туда приехали, это был процветающий Херпучинский прииск, самый крупный в Хабаровском крае. Организованный в 1933 году, когда была собрана первая электрическая драга с емкостью ковша 250 литров, и была начата добыча золота промышленным способом. В этом же году в дом, в который я считаю родным, поселилась семья Кокориных, которых я тоже считаю своими родными людьми. А сейчас прииск перестал функционировать, дома ветшают, разрушаются, их разбирают на дрова. Тайга все ближе подступает к домам, и привычная картина панорамы поселка претерпевает изменения, которые не могут радовать глаз. Разве что горы, которые окружают наш поселок Херпучи, все такие же красивые, как и в далеком детстве. Я специально поставил в начале своего повествования фотографию панорамы поселка, где в центре наш одинокий дом. Чуть дальше видно новое здание школы, для меня совсем чужое, незнакомое. А вдали горы, высокие, красивые, особенно на фоне голубого неба.
За 18 лет жизни я изучил свое родное гнездо до последнего бревнышка, последней половицы. И все помню. Трудно будет трудно найти слова, чтобы все описать, чтобы это было интересно читателю, в первую очередь из числа моих земляков. Я долго размышлял, с чего начать. И первую часть решил посветить общему виду.
Дома на этой улице возводили централизованно строители. Все они были похожи один на другой, по крайней мере, стоящие первыми от школы по этой улице. Вначале наименования улица не имела, потом её нарекли Центральной, а сейчас она стала Школьной. Но от перемены названий ничего не меняется, разве что со временем исчезли на этой улице два дома. Первый от школы, в котором при мне жили семьи директора прииска Хлебникова и начальника планового отдела Еремина. Это случилось при строительстве нового здания школы. Второй дом исчез раньше, на его месте планировалось построить здание управления прииска, но до строительства дело так и не дошло. В этом доме долгие годы жила семья учительницы Малининой (Сумароковой), а вот на второй половине дома жильцы менялись. Я помню семью главного инженера Калашникова, жена которого работала фельдшером в больнице и у них было двое детей. Старший сын Лев, а дочь звали Олей. При отъезде они подарили мне несколько томов с произведениями Жюля Верна. А наш дом стоял как раз между этими двумя, снесенными домами.
Вокруг всех домов были участки, как правило, использующиеся для выращивания огородной продукции, в первую очередь картофеля. Первые кусты смородины, по-моему, появились в конце 40-х – начале 50-х годов. Все огороды были обнесены заборами из штакетника, очень аккуратные и одинаковые. А в конце огородов у некоторых были сараи, которые все называли почему-то стайками. Ну, и как положено, туалеты с выгребными ямами. В нашем поселке появились ассенизаторы, но когда точно, я уже не помню. Это были муж с женой, которых все звали «папочка» и «мамочка». Она – высокого роста, а он чуть ли не вдвое ниже её. Одну зиму они работали кочегарами в школьной кочегарке. Как-то пол школы наблюдало, как маленький «папочка» бил свою очень пьяную «мамочку», которая не имела сил сопротивляться. Но все закончилось примирением. Но я чуть отвлекся.
С местом, где стоял наш дом, определись. Теперь его внешний вид и устройство. В доме было две квартиры с отдельными входами. Наш вход был первый со стороны школы. Мне трудно судить о площади всего дома, думаю, она была больше 120 квадратных метров. Так что можно посчитать, сколько квадратных метров приходилось на половину дома. И на этой половине долгие годы жили две семьи – наша, Щербаковых, и Кокориных. Перед входом в дом был небольшой двор, в котором со временем постелили доски. У всех домов этот двор обустраивали по-разному, у нас от калитки до дома были уложены длинные доски в виде дорожки, а остальная часть двора была уложена более короткими досками. Когда после лета наша семья возвращалась в поселок, первое, что сразу бросалось мне в глаза, это трава, которая вырастала между щелями в этом настиле. Летом её некому было топтать.
А вот нашими соседями во второй половине дома вначале была семья учительницы Заниной, с которой жили престарелая мать, и сын Толя. А после того, как сын закончился школу и уехал учиться дальше, а мать умерла, к Заниной поселили еще одну учительницу – Расщепкину, которая преподавала химию. Через какое-то время она вышла замуж, поменяла фамилию на Маслакову, у них стали появляться дети. А Занина со временем вышла на пенсию и уехала жить к сыну.
У входа в каждый такой дом была пристройка, где устраивалась кладовка и непосредственно у входной двери в сам дом были сени. У нас под пристройкой было помещение, в котором одно время оборудовали для поросенка место, где он мог проводить какой-то время и спать. Туда насыпали опилок, а часть двора, непосредственно примыкающая к пристройке в том месте, где была небольшая дверца для свиньи, сделали загоном для поросенка. К крыше этой пристройки с кладовкой и сенями я прикрепил щит с обручем, в который старался попасть мячом. Так я тренировал бросок в баскетболе.
Так как дома стояли на довольно высоком фундаменте, чтобы подняться в сени, надо было пройти по крыльцу. Вначале это крыльцо было довольно большим, и даже имело перила, но потом крыльцо перестроили и перила убрали. Как во всех домах на севере, у дома была завалинка. Я помню, как мы с отцом утепляли её опилками, которые привозила с лесопилки машина, а уж дальше мы носили опилки в ведрах к завалинке. И хотя дом был вроде утеплен, но дома зимой мы ходили в валенках. Часто для этого использовались старые, уже подшитые валенки, у которых отрезали голенище.
Потолки в квартире были высотой 250 см. Почему я это знаю? Дело в том, что я до этого потолка доставал ногой, копируя знаменитого прыгуна в высоту Валерия Брумеля, который ногой доставал до баскетбольного кольца. Вот и измерил точно высоту потолка в своей квартире. Чердак был высокий, но не оборудованный. Там зимой обычно хранился мой велосипед и несколько заготовленных веников для парной в бане. Вход на этот чердак был с другой стороны дома, по крайней мере, когда там жили мои родители. Лестница была вполне хорошая, с одной стороны её были деревянные перила. Так что без особых проблем я мог понять на чердак свой велосипед. В начале 60-х мы с отцом установили над коньком крыши дома два высоких шеста и натянули антенну для приемника, который к тому времени купили. По вечерам я мог ловить по приемнику далекие радиостанции, самой дальней была станция в Новосибирске.
Чтобы дом был теплее, в начале 50-х годов его изнутри отштукатурили. Помню, как прибивали дранки к стенам, а потом накладывали раствор. Делали это рабочие, а вот белили стены мои родители, и потом регулярно повторно белили. Вся электропроводка была на виду, скрученные провода крепились к небольшим изоляторам, название которых я уже не помню.
А теперь пойдем в наш дом и вот что увидим. Взойдя на крыльцо, надо открыть входную деревянную дверь, которая была не для тепла, лишь для того, чтобы в сени зимой не наметало снег. Чаще всего эта дверь была открыта. Лишь когда все уходили из дома, дверь прикрывалась и в щеколду на двери вставлялась простая палочка. Чтобы люди видели, что дома никого нет. Никаких замков на двери до середины 60-х годов не было. Лишь когда в поселок сослали тунеядца из Москвы, люди стали покупать навесные замки. Испугались, что воровать будет этот тунеядец. Но, по-моему, его быстро научили трудиться, и на свою кормежку он деньги зарабатывал сам. Кому-то дрова рубил, воду носил. Здоровому мужику в поселке работа всегда найдется.
Сени были небольшие. В самом углу у входа у нас обычно стояла большая бочка с квашеной капустой. Прямо перед входящими людьми стоял большой амбар, или ларь, кто как его называл. Больше метра высотой и размерами 2 на 0,5 метра. Чего туда только не складывали, но вот назвать что-то конкретно, я не могу. Не моя епархия, так сказать. Но вот что обычно стояло на амбаре и еще на поперечной балке каркаса этого пристроенного здания, скажу точно. Это были мои поделки из пластилина. В сенях обычно было прохладно летом и холодно зимой, и пластилин не таял. И хотя фигуры из пластилина внутри имели жесткий проволочный каркас, в тепле они хуже держали форму, так как были довольно большие.
Слева была дверь в кладовку, которая была чуть меньше сеней. По периметру были полки, на которые ставились более легкие вещи. А вот внизу стояла пара деревянных бочек. Чаще в одной из них была засоленная красная рыба. А что было во второй, не помню. Но что на полках были книги, которые не умещались на этажерках у Кокориных и у нас, помню отчетливо. Именно там я нашел книгу «Декамерон» из библиотеки Кокориных, а также большие книги с произведениями Пушкина и «Витязь в тигровой шкуре» Руставелли. И еще там в аккуратных ящиках, в которых доставлялось в наш северный поселок сливочное масло, мы хранили бруснику, когда она замерзала на морозе. Бывало, возьмешь ковшик, наберешь в него эту замерзшую бруснику, посыплешь сахаром и лопаешь вечером.
Открывая утепленную дверь в дом, мы попадаем в коридор, довольно длинный, в который открывались три двери. Буду идти по часовой стрелке. Слева была дверь в комнату, которая, пока в доме жила семья Кокориных, играла роль нашей кухни, и через неё можно было пройти в спальню. Вначале была печь с плитой, с чугунным верхом, в котором было два отверстия, закрываемых такими же чугунными кольцами разных диаметров. И от того, какой интенсивности огонь должен был быть под кастрюлей или сковородой, на которых готовилась пища, убирали один, два, три кольца все большего и большего диаметра.
А когда семья Кокориных уехала в Хабаровск, эта комната стала моей, в ней я готовил уроки и спал. Печку перестроили, убрали плиту, он стала не нужна. В этой комнате был подпол, неглубокий, около метра, где мы в ящиках хранили картошку, морковь (которую пересыпали опилками), банки с соленьями (грибы, огурцы, помидоры и т.п.). Печь стояла ближе к стене, отделяющей комнату от коридора, и за ней мы оборудовали вешалку, где обычно висела вся верхняя одежда, которая не требовалась, в зависимости от времени года. Большой стол, самодельный стеллаж с книгами, этажерка и моя полутора-спальная кровать, оставшаяся в «наследство» от Кокориных. И ничего больше в этой комнате в последние годы моей жизни в поселке не было.
Следующей комнатой в этой левой половине нашей квартиры была спальня с двумя кроватями – родителей и младшего брата, небольшой стол у окна и в углу шифоньер, куда вешали хорошие вещи из гардероба. Под этим окном у нас росла черемуха, которая во время цветения давала такой запах! А когда были уже ягодки, я открывал створки окна и рвал черемуху, не выходя из дома. Классно! Но потом все равно надо было идти в огород, когда плоды черемухи было не достать из окна.
Теперь вернемся опять в коридор. Прямо в глубине коридора была дверь в комнату, где одно время была спальня Кокориных, а после их отъезда - наша гостиная. Два окна в этой комнате, одно из которых с видом на школу. Посредине стол, стулья, в углу комнаты этажерка, у одного окна туя в деревянной кадке, небольшая тумбочка с радиоприемником и рядом в углу тахта. (Прим. – небольшой диванчик без спинки и валиков или ручек в торцах). В стене, разделяющих эти две спальни, стояла печь, топка которой выходила раньше в спальню Кокориных, а теперь в гостиную. Комната была очень светлая и солнечная. Во-первых, в ней было два окна, выходящих на юго-восток, и солнце попадало в них большую часть дня. Во-вторых, черемуха уже не затеняла комнату, особенно летом.
И вот мы опять в коридоре. Осталась одна дверь, справа. Она вела в кухню, в которой была большая печь с плитой, шкаф для посуды в дальнем углу, небольшой сервант и стол у окна. Раньше, когда была жива тетя Агнии Иннокентьевны Кокориной, для неё за печкой поставили кровать и сделали занавеску от потолка до пола. Из окна кухни был виден наш двор и калитка в заборе.
Справа в коридоре, почти у самой двери, стоял рукомойник. Многие должны помнить этот нехитрый умывальник, когда ты бьешь снизу по торчащему из ёмкости с водой соску (обычно так его и называли. Не путать с соском у самок животных и человека), и вода течет тебе в ладонь. Тогда были рукомойники, напоминающие перевернутый самовар, из дюралюминия. Вспомнили, дорогие читатели? Тогда раковин не было, вода стекала в ведро, которое стояло на табуретке, чтобы меньше брызг образовывалось. Ведро требовалось периодически выносить. А в самом углу у входа была вешалка для носимой в настоящее время верхней одежды.
Вот такое нехитрое имущество было в нашей квартире. Думаю, в других домах было не намного богаче. Особенно у так называемых служащих, к которым относились и мои родители-учителя. Мне иногда приходилось бывать в квартирах инженеров и руководителей прииска. Там было несколько больше мебели, ковров на стенах, абажуров под потолком. Но, в общем, все жили примерно одинаково. Главное, мы были сыты, одеты, обуты и не думали ни о каких богатствах. Все работали, учились, читали хорошую литературу, смотрели простые, хорошие, нравственные кинофильмы. Это бесит сейчас некоторых людей, зараженных вирусом стяжательства, накопительства, которым их родители не передали по наследству много денег и шмоток.
Я много раз это говорил, но все же повторюсь. Мы, деревенские, поселковые, имеем настоящую малую родину. Небольшую, уютную, знакомую. Часто жили долгие годы в одном и том же доме. Знали почти всех соседей и тем более, одноклассников. Знали, кто чей сын или дочь, брат или сестра. Поэтому в большей массе своей мы более дружные, чем городские. Не хочу сказать, что в больших поселках не было соперничества подростков с разных улиц, иногда случались и драки. Но это не носило непримиримой вражды, какая бывает в городах, когда в некоторые микрорайоны приезжим путь заказан – изобьют и ограбят. Поэтому мы более счастливые, на мой взгляд, чем городские. Более трудолюбивые, знающие, почем фунт лиха или кусок хлеба. Настоящие люди в стране Советов.